Хороший знакомый, из тех, о ком вспоминаешь с радостью и улыбкой, устроился в музей-усадьбу Максима Рыльского. Жизненный путь может завести и не туда, но я подобных примеров больше не знаю. Остальное привычно: тюрьма, Америка, нищета, богатство. Дурдом, могила, ВО «Свобода», Администрация президента… Если бы не школа, я бы о существовании Рыльского и его богатой по советским меркам усадьбы в Голосеево не знал бы, как и большинство населения земного шара. Но раз в жизни здесь должен побывать каждый подрастающий украинец. Об этой насильственной Мекке позаботилось среднее образование. Иначе зачем бы понадобился сам музей, куда добираться так далеко и высоко?
Для не бывавших в усадьбе, хоть таковых в Украине, наверное, и нет, кроме беженцев из Бангладеш, поясню, что священный объект располагается высоко на холме над Голосеевским парком. Рыльскому партия и правительство кроме завидной дачи предоставили, уверен, еще и легковой автомобиль. Нам же в восьмом (или десятом?) классе приходилось подыматься пешком. Из-за этого настрой по отношению к классику украинской советской поэзии возникал соответствующий, еще до забора усадьбы. Хотя, по правде говоря, из всех поэтов, с чьим творчеством обязано было познакомить тебя государство – и тогда и теперь, - и чьи стихи ты больше никогда в жизни не будешь читать, Максим Тадеевич был не худшим, занимая благодаря своему гражданскому пафосу и литературным способностям место рядом с Шевченко, Сосюрой и еще, кажется, Бажаном. Дальше был уже Тычина, анекдотический, а этих вполне терпели. На их долю выпадали беззлобные шутки (кроме Сосюры, конечно), а их стихи легко было учить наизусть ради четверки и тройки с плюсом. А иногда даже и прошибало, когда вдруг читал всерьез «Слово про рідну матір» и «Троянди й виноград». Это сейчас мы можем дать им адекватную оценку, но по малолетству, глядишь, и вставляло.
Хотя и не слишком. Самых сильных впечатлений от усадьбы было два. Во-первых, интерьер прихожей оказался точно таким же, как у моего школьного приятеля из состоятельной еврейской семьи. Писатель, пусть и забравшись высоко, все же не окончательно отрывался от народа. Второй прикол обнаружился в покоях, хоть строгая тетя-экскурсовод на нем и не заостряла внимания. Рыльский был поэтом-охотником, в доме-музее висели его ружья - самая интересная для мальчиков часть экспозиции. Любивший Родину, но изменявший ей с Компартией классик должен был выплескивать эмоции хотя бы в лесу. Но и в библиотеке поэта обнаружился внятный след от выстрела на одной из верхних полок. Помню, увидев эту впечатляющую дыру в корешках книг, я сразу выпал из контекста музейной лекции. Воображение рисовало драму в писательском раю, вынудившую кого-то из домочадцев схватить винтовку и пальнуть по диагонали. Да еще, может быть, и с криком «Всех, блядь, уложу!» Если этим персонажем был сам Макс – респект ему отдельный от нашего молодого некогда поколения. Хоть и высоко все же было карабкаться в этот спецмузей.
